Печаль и печальники

Горе как эмоция, печаль или страдание — это обыч­ные психологические реакции. Они знакомы всем и каждому, это первое от момента рождения пережитое нами эмоциональное состояние! Мы появляемся на свет, издавая пронзительный крик, сообщая миру о сво­ем страдании. Негативные эмоциональные пережива­ния являются естественными психологическими реак­циями. Природа этих реакций обусловлена законами функционирования психического аппарата, который, в свою очередь, выстроился под неусыпным руковод­ством инстинкта самосохранения, будучи одним из инструментов последнего.

Критерий «объективной» оценки адекватности того или иного эмоционального переживания не может быть основан на логике здравого смысла, но подчинен логике законов психической организации. Поэтому, если человек испытывает тоску или тревогу в тех случаях, когда, как нам кажется, ему следовало бы радоваться, это не означает, что он капризничает или водит нас за нос. Следует думать, что он оказался за­ложником работы своего болезненного инстинкта самосохранения.

Как это ни странно, горе, печаль, страдание могут быть привычками. Каждому из нас приходилось   сталкиваться    с   людьми, которые привыкли страдать, печалиться и горевать даже в тех случаях, когда никаких поводов к тому нет и никаких неприятностей в их жизни не произошло. Проблема в этих случаях, как правило, уходит корнями в детство. Каждый ребе­нок проявляет реакции горя и печали, люди по-разно­му реагируют на демонстрируемое им страдание. Во­обще говоря, страдание — есть зов о помощи, но на этот зов родители и воспитатели могут откликнуться несколькими способами. Они могут наказать ребенка за проявления страдания; они могут его успокоить, про­являя активные попытки устранить или уменьшить воздействие стимулов, вызывающих у ребенка это стра­дание; они могут не предпринимать этих попыток, а лишь обнимать и целовать свое чадо. Понятно, что в результате разных стратегий, выражаясь научным язы­ком, «социализации страдания» мы получим совершен­но разные психологические типы. Коротко расскажем о них.

В первом случае, при социализации страдания ре­бенка через наказание, мы рискуем получить челове­ка, склонного к притворству, изоляционизму, личность заурядную и желающую избегать страдания любыми средствами. Это вполне естественно, поскольку если ребенок знает, что на просьбу о помощи он будет нака­зан, т. е. испытает еще большее страдание, то его лич­ность вряд ли будет отличаться качествами активнос­ти, уверенности и честности. Однако если такое нака­зание сопровождается помощью в преодолении причин, вызвавших изначальное страдание, то результаты подобного воспитания могут быть весьма и весьма благоприятными.

Второй вариант социализации страдания, когда расстроенного ребенка, с одной стороны, успокаивают, а с другой, обучают навыкам преодоления этого стра­дания, наиболее качественный, но и самый трудный. Подобного терпения хватит не многим родителям, но если же они будут великодушны, оставаясь при этом хорошими учителями, обучающими способам устране­ния причин страдания, то их ребенок, во-первых, на­учится и выражать собственное страдание (что само по себе очень важно), и эффективно с ним справляться; во-вторых, он и сам будет великодушен, будет оптими­стично относиться к себе, к другим людям и к жизни в целом; в-третьих, он окажется более толерантным к жизненным неприятностям.

Третий вариант. Если ребенка только успокаива­ют, но не обучают навыкам устранения причин страда­ния, то в результате такого воспитания мы получим зависимый тип. Такой человек зачастую склонен к деп­рессивным реакциям, которые являются его неосознан­ной попыткой привлечь к себе внимание и заботу — та­ковы императивы его прежнего опыта и устоявшихся стереотипов поведения. В последующем, сталкиваясь с проблемами, он не будет пытаться решать их, а постарается или как-то замять или, например, залить спиртным, лекарственным средством или наркотиком.

Наконец, при смешанном типе социализации страдания, т. е. при использовании разных средств его воспитания, повзрослевший ребенок будет постоянно испытывать противоречивые чувства в отношениях с другими людьми, а в палитре его эмоциональных ре­акций над депрессивными переживаниями станут пре­валировать тревожные состояния.

Таким образом, каждый из нас в процессе своего воспитания научился или преодолевать свое страда­ние, или, напротив, увеличивать его интенсивность; и то и другое — привычка. Причем последняя весьма выгодна: если вы проявляете страдание, то можете рас­считывать на сострадание, ведь тех, кто мучается, не мучают дополнительно, а жалеют. Иными словами, проявление страдания может стать своеобразным за­щитным механизмом. Если человек получает позитивное подкрепление за демонстрацию страдания, то это его поведение закрепляется в виде стереотипа. Впро­чем, желая таким образом защититься, мы не учитыва­ем одной весьма важной детали: слишком усердствуя в проявлении страдания, мы автоматически его усили­ваем, а потому, можно сказать, сами себя и наказываем этим страданием, надеясь, впрочем, что будем избав­лены от чьей-то агрессии. Что ж, блажен, кто верует…

Наконец, нельзя не учитывать и культурального момента. В  некоторых культурах проявление    страдания — есть признак     дурного тона. Но наша — российская культура не из этого числа. В России страдание всегда почиталось, великомучени­ки обожествлялись, слабые (таков принцип общины) поддерживались. Страдающим и слабым поэтому в на­шей стране, как это ни парадоксально, быть выгодно, а сильным и успешным — зазорно и накладно. Впрочем, это только на первый взгляд, который с течением вре­мени неизбежно изменится. Так или иначе, есть люди, для которых страдать привычно, есть даже те, у кого страдание превращается в настоящую, особенную сла­дость! Сетовать в этом случае бессмысленно, таков, по­нимаете ли, стиль жизни, по сути своей — невротичес­кий, по распространенности — чуть ли не хит сезона.

Часто ли мы чувствуем себя «жертвой»? Часто ли мы ощущаем себя несправедливо обиженными, невин­но страдающими? Часто ли нам кажется, что мы отда­ли себя на алтарь любви, верности или ответственности, а получили взамен лишь пренебрежительную хо­лодность или и того хуже — не получили ничего. Ины­ми словами, часто ли мы незаслуженно страдаем? От­вет на этот вопрос очевиден, нужно только его пере­формулировать: заслуженно ли мы страдаем, т. е. заслужили ли мы свое страдание? Нет, конечно! Впро­чем, на этот счет существуют самые разные точки зре­ния…

Еще в своем раннем детстве мы освоили то, что психологи называют «ролью жертвы». Вообще гово­ря, с молодых ногтей мы изучили множество самых разнообразных ролей, но «роль жертвы», как оказыва­ется, лучше всего позволяет нам минимизировать соб­ственное страдание. Для изучения этого феномена был проведен интересный эксперимент, в котором иссле­довалось то, как поведут себя взрослые люди, если им предстоит решать вопрос о том, какого наказания зас­луживает подросток-правонарушитель.

Экспериментаторы подготовили два специальных «документальных фильма». В одном случае ребенок, которого испытуемым надлежало наказать за правонарушение, выглядел во время каждого допроса сто­ически, держался мужественно, и хотя он признавал свой проступок, считая его неправомерным и ошибоч­ным, но не увиливал и смело смотрел в глаза дознавателю. В другом фильме ребенок, которому по сценарию инкриминировалось то же самое преступление, напротив, плакал, раскаивался, просил о пощаде, гово­рил, что больше не будет и т. п.

Надо ли говорить, какой из этих двух мальчишек получил большее наказание со стороны исследуемых взрослых? Конечно, первому «впаяли на всю катуш­ку», а второму «простили все». На чем же основыва­лось такое решение взрослых? Только на том, как вел себя ребенок под угрозой наказания: демонстрировал страдание или не демонстрировал его.

Какой же вывод? Очень простой: если в детстве, провинившись, мы проявляли признаки страдания, то могли рассчитывать на пощаду. Раскаивались мы при этом или нет, наших воспитателей не интересовало, они реагировали только на ту роль, которую мы отыгрыва­ли — то ли роль страдающего (жертвы), то ли роль не­сломленного бойца. У первой, конечно, было больше шансов закрепиться и определять наше поведение в дальнейшем. Оказывается, роль страдальца мила нам с раннего детства! В последующем, освоившись с этой ролью, мы стали извлекать с ее помощью дивиденды даже из неприятностей. Можно что-то себе выторговать (хотя бы жалость), кроме того, она хороша для отмще­ния и ряда других незамысловатых человеческих нужд.

К сожалению, мы слишком часто говорим о некой «попранной справедливости» и так редко замечаем соб­ственные ошибки! В результате и страдания становит­ся больше и роль жертвы оказывается объемнее. Про­блема состоит в том, что, играя роль жертвы, мы лишь усиливаем свое же собственное страдание. Мы на­столько вживаемся в роль жертвы и страдальца, что мир и действительно начинает восприниматься нами с этих позиций. По сути дела, мы сами создаем свое стра­дание, сначала упиваясь им, а потом в нем же и тонем. «Ничто так не пьянит, как вино страдания!» — писал Бальзак и был прав. Однако же, многие из нас посте­пенно становятся-таки алкоголиками страдания.

Наше страдание — не более чем наша же соб­ственная привычка страдать. У кого-то она развита в большей степени, у кого-то в меньшей, для кого-то страдание — стиль жизни, для кого-то — способ пере­жить очередной кризис. Но если это    наш   стиль жизни, то завидо­вать нам нечего. Если же мы таким образом пережива­ем собственные кризисы, то надо помнить, что «слеза­ми горю не поможешь».