Дар свободной воли.

– Этот вопрос глубоко личностный, и я не думаю, что он может быть провозглашен с амвона, но в порядке пастырской работы на приходе, в рамках взрослых воскресных школ эти темы должны быть затронуты. Проблема в том, что не все священники понимают важность этой работы сегодня и ее актуальность завтра. Но в принципе отношение к донорству в концептуальном плане у церкви положительное, ибо оно рассматривается, как дар любви, который простирается по ту сторону смерти. И эта любовь, эта жертвенность может простираться на то, чтобы изъявить согласие подарить свои органы после кончины другим людям. Но раз это дар, он может быть проявлением только свободной воли, ибо тело, в некотором смысле является пространством личности даже после смерти, пусть даже в юридическом плане это не так. Но в духовном плане человек это не только душа, это целостность души и тела и поэтому нельзя отказать человеку в праве распоряжаться своим телом и после смерти. Тем более что для Православия характерно отношение к телу не как к набору запасных частей, а действительно, как к пространству личности. Преображенное тело воскреснет в последний день, как мы верим.

– Это довольно сложный вопрос. Отцы церкви не говорят подробно об образе воскресенья. Сеется тело душевно, восстает тело духовно. Это некая преображенная духовная телесность. Наверное, не будет идти речь о функционировании сердечно-сосудистой или скажем пищеварительной системы, как мы это понимаем, хотя некое духовное измерение человеческой телесности будет. Но основная идея христианства – это идея любви, которая простирается до самой смерти по примеру Спасителя и исходя из этой любви донорство, как ее проявление, очень логично, очень этично для христианина. Но, повторюсь, – этот дар любви является даром свободы и поэтому церковь довольно жестко в Основах социальной концепции заявляет, что норма презумпции согласия, закрепленная в законах ряда стран, не может быть приемлема. Но, здесь еще раз хочется подчеркнуть, что волюнтаристским введением другой нормы, без образовательной работы по раскрытию этического смысла донорства, дела не решить. И здесь Церковь на самом деле готова в этом участвовать, готова работать и с прихожанами и с медиками.

– Очень нужно, потому что человек духовно и физически не может справиться с таким объемом страданий, с каким встречаются реаниматологи. Из-за этого возникают защитные реакции, не всегда адекватные – некий напускной цинизм, грубость. Без веры выдержать это все и остаться нормальным человеком просто невозможно. Может быть, я и не прав, но думаю, что это так. Проблемы жизнеподдерживающих процедур оговорены в церковном документе. Конечно, здесь есть некий подтекст. Косвенно здесь, хоть об этом впрямую и не говорится, поддерживается Гарвардский критерий смерти, как смерти всего мозга, включая стволовые структуры, которые как бы коррелируют эти критерии с классическими, поскольку именно в стволе находятся центры дыхания и кровообращения.

Избегая неуместного наукообразия, Церковь в принципе говорит о том, что имеет смысл бороться за жизнь человека, пока речь идет о функционировании организма, как целого. Эта целостность детерминирована функциями головного мозга, ибо, естественно, при нынешнем уровне реанимационных техник, отдельные функции органов и систем могут поддерживать сколь угодно долго. Будет ли это подлинно человеческим существованием?

Безусловно, здесь речь идет о внутренних императивах. Эти ситуации всегда очень деликатные и всегда можно немного слукавить, не пройти последние десять шагов, мотивируя это тем, что все равно бесполезно и т. п. Это дело совести – нужно понять, что ты сделал все, достичь этого психологического состояния. Чтобы последующее донорство не было детерминирующим фактором для действия реаниматолога сейчас. Чтобы это гипотетическое завтра не влияло на деятельность сегодняшнюю. И мы опять приходим к тому, с чего начали. Эти решения принимает не священник, а врач – феномен медикализации смерти у нас давно завершен. У постели больного находится не священник, а врач и, скажем, два века назад на врачах такой ответственности не лежало. Поэтому на самом деле никак это реально не проконтролируешь. Поэтому речь может идти о религиозно-этической мотивации поведения врача. Но что показывает опыт… Нас часто упрекают в том, что мы этическую мотивацию соединяем с религиозной. Зачем обучать Православию, если вон сколько людей живет без этого и являются прекрасными людьми. И мы открываем учебники истории и видим, что жил замечательный, нравственный человек, жертвовал собой, а в Бога не верил. Во-первых, неизвестно верил или нет, а, во вторых, это исключение. Довольно мало людей, которые могут быть высоко нравственными без религиозной мотивации, которым достаточно внутреннего категорического императива, который у них есть. Существуют люди, этически одаренные, это тоже талант своего рода. Им достаточно светской мотивации, для того, чтобы быть нравственными и порядочными. Но все равно человеческий опыт показывает, что это исключение, а не правило: большинству людей все же необходима религиозная мотивация для совершения порядочных поступков. В меру их духовного роста. Кто-то боится наказания за грехи, лишения Царства Божия, а высоко духовные люди не делают этого, чтобы не сделать больно близкому и чтобы не вбивать дополнительные гвозди в распятого Христа.

– Вопрос этот замыкается на более общий: о совместимости религиозного и научного знания. Я думаю, что для полноты человеческого существования религиозное и научное познание должны идти вместе. Не подменять одно другим, а дополнять и взаимно обогащать. Человек ученый и знающий, но не имеющий веры, по-своему, страшен, страшнее, чем верующий без научного знания. Мы говорим о биоэтике, но начало ей было положено на Нюрнбергском процессе. Нацистские врачи были учеными, они работали на благо науки. Но там был абсолютный этический релятивизм, когда цель оправдывает средства в любом случае. А цель – это прогресс, искомое общее благо, ради которого можно, не задумываясь, жертвовать жизнями. На Нюренбергском трибунале была произнесена фраза кем-то из американцев: мы сами должны закрыть доступ к знанию, на восприятие которого у нас не хватает нравственности. Потрясающие слова! И когда некоторые люди возмущаются тем, что Церковь негативно относится к клонированию и говорят, что прогресс науки невозможно остановить, то я думаю: как после Нюрнберга можно быть в плену такого наивного сциентизма?! После второй мировой войны, после Хиросимы?

Что значит «поезд невозможно остановить», если он идет к обрыву! Здесь мы должны вспомнить Блаженного Августина. У него были великолепные слова о соотношении веры и познания: «Верую, чтобы понимать, понимаю, чтобы верить». Вера на самом деле приводит нас к более глубокому познанию и, в свою очередь, это более глубокое познание сущего приводит нас к более живой, более подлинной вере. Это очень динамичный процесс.

– Вы меня бьете в лоб, а я пытаюсь уходить от прямого ответа и вынужден даже немного оправдываться. Дело в том, что ситуация на сегодняшний день такова, что в рамках приходской работы для этого многое делается: в рамках сестричеств милосердия, братств. Есть Московское общество православных врачей, есть какой-то круг медиков, вовлеченных в это. Но на сегодняшний день все-таки нет активного присутствия церкви в лечебных учреждениях, нет в том объеме, в котором нужно. Но зависит это не только от церкви. Хотя и от нее зависит многое. Пора ввести в учебные программы семинарий курс по проблемам биоэтики, может быть, в рамках пастырского богословия. Такие попытки кое-где уже делаются и это одна сторона вопроса. Друга сторона состоит в том, что сама администрация больниц должна быть более открытой к людям церкви, не воспринимать их, как некую обузу. Есть, конечно, больничные священники, но они занимаются главным образом тем, что исповедуют и причащают больных. Их редко пускают во внутреннюю жизнь медицинского учреждения. Надо эту помощь принимать активно и тогда это будет стимулировать к большей активности и священнослужителей. Но есть и еще один выход. Становление биоэтики, как социального института должно быть более активным, на уровне создания реально работающих биоэтических комитетов в их классической западной модели, когда в них включаются не только врачи, но и философы, и социологи, и богословы, пастыри. Если в серьезных клиниках и больницах будут созданы эти комитеты, то это будет большим делом, ибо сегодня там, где комитеты эти создаются, они представляют собой, по большей части, некую профанацию, ибо комплектуются исключительно из сотрудников этого учреждения. И все свои проблемы они решают так, как им нужно. И это опять парадигма корпоративной медицинской этики, от которой биоэтика пытается отойти. И здесь еще проблема создания такого комитета на федеральном уровне. Создан президентский совет по науке и высоким технологиям, речь идет о лоббировании тех или других направлений. Но об этическом контроле не говорится ни слова! Если мы посмотрим на опыт Европейского союза, нам должно быть стыдно – там все это есть и на уровне отдельных стран и на уровне Евросоюза в целом. Их рекомендации ложатся в основу общеевропейских директив. Надо бы переносить этот опыт на российскую почву.

Заканчивая нашу беседу, мне хотелось бы призвать людей медицины и науки не бояться привлекать людей церкви к этой работе, а надеяться на это сотрудничество. И речь может идти не только о православной церкви, а о сотрудничестве представителей всех традиционных для России объединений – представителей иудейской общины, мусульман и в каких-то регионах буддистов. Главное, чтобы это соответствовало культурному наследию страны. Хотелось бы, однако, предостеречь от того, чтобы пускать в больницы и клиники различных сектантов и представителей т. н. новых религиозных учений, которые при помощи различной гуманитарной помощи пытаются уластить руководителей. Это может привести к страшным последствиям. Но представители традиционных религий могут внести огромный вклад. По этой линии и надо вести сотрудничество.

Что ж, с отцом Антонием трудно не согласиться, так же как и со всеми нашими собеседниками. Трансплантологам нужно делать свое совершенно необходимое дело. В том, что оно необходимо, спорить трудно, достаточно просто заглянуть в одно из городских отделений гемодиализа. Для того, чтобы хирурги могли успешно работать, необходимо завоевать доверие общества, сделать всю технологию абсолютно прозрачной. Нужно доверие общества.

Я закончил расшифровку материала и включил телевизор. Шли очередные серии детектива «Агент национальной безопасности». Сюжет – трансплантация органов. Мальчишек-сирот усыновили подставные лица и сдали в тайный медицинский центр, чтобы их там убили, забрав поджелудочную железу для трансплантации. Что тут скажешь! Может быть, и на телевидении стоит, при всей нашей любви к свободе слова, ввести этический контроль?

Я почему-то вспомнил конец 80−х годов, когда после серии статей в «Комсомольской правде» о вреде дифтерийной вакцины, у нас в стране начался массовый отказ от прививок, и, как следствие этого, эпидемия дифтерии со многими сотнями смертей. И детей и взрослых! И никто ведь не застрелился и не повесился, никто вину на себя не взял.

Думайте, господа писатели, сценаристы, режиссеры. Занимательность – это еще не все. Есть еще и совесть. Как говорится, побойтесь Бога – в ваших руках чья-то жизнь.

Автор материалов этого номера Михаил Кукулевич.

Фото Владимира Бахарева.