Эйфория, что это?

Прием наркотика вызывает состояние эйфории. «Эйфория» — это термин, которым медики назы­вают особое состояние психики, эмоций, телес­ных ощущений, изменений в сознании, которые у наркоманов входят в понятие «кайф». Это то самое состояние благодати, которое заставляет вновь возвращаться к употреблению наркотика. Причем чем сильнее эйфория, тем быстрее разви­вается зависимость (исключение составляют не­которые психоделики, такие, как мескалин и ЛСД).

Каждый наркотик имеет свою структуру и осо­бенности эйфории. Например, опийная эйфория складывается из состояния телесного покоя и умиротворения, эмоционального блаженства. В такие моменты толпа раздражает опиомана, он ищет одиночества и тишины для глубоких грез. Опиум дает ощущение интеллектуального просвет­ления и добродушного довольства миром. Психоделики: ЛСД, гашиш, мескалин приносят созер­цательное, и также в большей мере интеллекту­альное удовольствие, они дают наиболее яркие зрительные эффекты. При интоксикации психо­деликами мышление старается выбраться за пре­делы реальности, отдаться причудливому перепле­тению представлений. Удивительно яркие и силь­ные зрительные впечатления, во много раз уси­ливающаяся острота восприятия, открывающая путь к созерцанию и глубокому постижению ве­щей, а также минимум отрицательных эффектов побудили Олдоса Хаксли предложить мескалин, активную составляющую пейотля или ее синте­тический аналог, в качестве народного легализо­ванного наркотика, взамен менее эффективных, но более вредных алкоголя и никотина. Меска­лин не вызывает привыкания, при том что по силе и качеству эйфории стоит несомненно выше кокаина, опиума, алкоголя и табака.

В отличие от «созерцательных» наркотиков, наиболее простая и грубая эйфория возникает от снотворных и транквилизаторов, она ограничи­вается собственно эмоциональными сдвигами, впрочем, как и от стимуляторов, вызывающих воз­буждение, общий подъем жизнедеятельности. Действие снотворных и транквилизаторов снижает способности человека. Если от ЛСД, мескалина или гашиша восприятие обостряется, то от «ко­лес», наоборот, притупляется.

Однако даже при обострении восприятия все происходящее, как правило, забывается, и то, что виделось с особой четкостью, после вытрезвления почти нельзя вспомнить. При этом творческий процесс в состоянии опьянения также невозмо­жен, т. к. это состояние несовместимо с идеей какой-либо деятельности, и качество продукции в этом случае вызывает сомнение.

В состоянии эйфории происходит расстройство восприятия, расщепление психики на уровне со­знания. Принявший наркотик ощущает измене­ния в восприятии окружающего: меняется форма предметов, цвет и его интенсивность, расстояние между предметами, которые могут приближать­ся или отдаляться. Для многих видов эйфории характерно чувство потери связи с реальностью, невозможность адекватно определить свое положе­ние в пространстве и во времени, нарушается темп движения мыслей, часто возникает впечатление тягучего топтания на месте.

Изменяется и самоощущение: от элементарных чувствований тяжести или легкости до наруше­ния восприятия схемы тела, ощущения отсутству­ющих частей тела или, наоборот, лишних.

Появляются галлюцинации. Они могут быть са­мовозникающие и рефлекторные, как реакция на раздражитель. В шуме и обычной музыке может слышаться необыкновенное звучание, продолжа­ющееся и в тишине, в лучах света могут видеться фигуры и звуки и т. д. При этом возможна синес­тезия, когда звуки и запахи могут ощущаться как физические тела, воздействующие на осязание, а представления принимают видимую, зримую фор­му геометрических тел, цветовых пятен и обра­зов. Характерна также внушаемость переживаний, можно «заказать» себе галлюцинации. В гашишном опьянении внушаемость может быть коллек­тивной. С углублением помрачения способность направлять свои переживания утрачивается.

Психическая деятельность в состоянии опьяне­ния, как правило, неуправляема. Невозможно подавить страх, другие отрицательные ощущения. Под действием опиатов и психоделиков опьянев­ший с какого-то момента уже не может помешать своим галлюцинациям, изменить их содержание. Возникают мысли, от которых невозможно осво­бодиться.

Подобные нарушения мышления и характер галлюцинаций определяются общим эмоциональ­ным фоном, эмоциональная настройка направля­ет ощущения. Это особенно ярко проявляется у новичков. Состояние страха, беспокойства, подав­ленности во много раз усиливается под действи­ем наркотика, превращаясь в жуткие галлюци­нации, мучительную тревогу, ужас, а при пере­дозировке — в параноидальный бред.

Установка на получение удовольствия коррек­тирует характер эйфории. Если для большинства снотворное — препарат, вызывающий сон, то для молодого человека из крута, где употребляют нар­котики, это препарат, который веселит. От одной и той же дозы можно или заснуть, или, преодо­лев сонливость, впасть в состояние эйфории, если именно с этой целью принят наркотик.

Буддистский брамин ищет в гашишном опьяне­нии очищение души и просветление, воссоедине­ние с божественным разумом, а тинейджер — ос­вобождение от комплексов и повышение либидо. Сила эйфории зависит также от давности упот­ребления наркотиков. Наркоманы со стажем уже не получают того «кайфа», который привлекал их вначале, происходит снижение интенсивности ощущений, вызванное привыканием к препарату и общим истощением психики.

Кроме того, помимо эмоционального фона, пси­хических и физиологических особенностей и состояния организма, на характер эйфории влияют индивидуальные качества наркотизирующегося, его установки перед приемом наркотика, общий интеллектуальный и культурный уровень. «При­ход» не является извне, это — продукт изменен­ного сознания, в котором тем не менее нет ниче­го, кроме него самого. Поэтому многие из нович­ков, ожидающие от наркотика необычайных чу­дес, бывают разочарованы, забывая о том, что не кто иной, как их собственный мозг «поставляет» образы и впечатления. Об этом писал еще Бод­лер: «Человек искусственным путем вводит сверхъестественное в свою жизнь и в свое мыш­ление; но, несмотря на этот внешний, спонтан­ный подъем его чувств, он остается тем же чело­веком, тем же числом, лишь возведенным в бо­лее высокую степень… Человек не может освобо­диться от фатального гнета своего физического и духовного темперамента. Для чувств и мыслей че­ловека гашиш будет зеркалом — зеркалом увели­чивающим, но совершенно гладким ». Именно по­этому наркотизм столь распространен в твор­ческой среде, а вовсе не по причине тотальной «испорченности» художников и музыкантов. Че­ловек с развитым эстетическим чувством, как правило, находит для себя самое необыкновенное удовольствие там, где вполне заурядная личность не почувствует «ничего особенного» или даже, на­оборот, ощутит неприятное беспокойство и страх, не зная, что делать со своим новым состоянием. В качестве наглядного примера можно привести два разных описания опыта гашишного опьяне­ния. Одно из них принадлежит Шарлю Бодлеру, поэту и знатоку искусства, а другое — психологу Л. Н. Ланге, о творческом мире которого мы не знаем ничего. Вот впечатления Ш. Бодлера: «Именно в этом периоде опьянения обнаружива­ется необыкновенная утонченность всех чувств. Обоняние, зрение, осязание принимают одинако­вое участие в этом подъеме. Глаза созерцают бес­конечное. Ухо различает почти неуловимые зву­ки среди самого невероятного шума. И тут-то воз­никают галлюцинации, ложные иллюзии, транс­формации идей. Звуки облекаются в краски, в красках слышится музыка, ваша прирожденная любовь к краскам и формам найдет огромное удов­летворение в первых же стадиях вашего опьяне­ния. Краски приобретут необычайную яркость и устремятся в ваш мозг с победоносной силой. Тус­клая, посредственная или даже плохая живопись плафонов облечется жизненной праздничностью: самые грубые обои превращаются в великолеп­ные диарамы. Нимфы с ослепительными телами смотрят на вас большими глазами, более глубо­кими и прозрачными, чем небо и вода, герои древ­ности в греческих воинских одеяниях обменива­ются с вами взглядами, полными глубочайших признаний. Изгибы линий говорят с вами необы­чайно понятным языком, раскрывают перед вами волнения и желания души. В то же время разви­вается то таинственное и зыбкое настроение духа, когда за самым естественным, обыденным развер­зается вся глубина жизни во всей ее цельности и во всем многообразии ее проблем, когда первый попавшийся предмет становится красноречивым символом… Гашиш заливает всю жизнь каким-то магическим лаком, он окрашивает ее в тор­жественные цвета, освещает все ее глубины. При­чудливые пейзажи, убегающие горизонты, пано­рамы городов, белеющих в мертвенном свете грозы или озаренных реющими огнями заката, — глубины пространства, как символ бесконечнос­ти времени, — пляска, жест или декламация ак­теров, если вы очутились в театре, — первая по­павшаяся фраза, если взгляд упал на страницу книги, — словом, все встает перед вами в каком-то новом сиянии, которого вы не замечали до сих пор. Даже грамматика, сухая грамматика, пре­вращается в чародейство и колдовство. Слова оживают, облекаются плотью и кровью, сущес­твительные предстают во всем своем субстанцио­нальном величии, прилагательное — это цветное, прозрачное облачение его, прилегающее к нему, как глазурь, и глагол — это ангел движения, со­общающий фразе жизнь» и т. д.

А вот откровения психолога Л. Н. Ланге, за­писанные С. С. Корсаковым: «Первое ощущение, которое я испытал, было легкое и приятное оду­рение, сопровождаемое слабым головокружением. Органические ощущения здоровья и приятной теп­лоты сразу возросли. Всякое действие требовало сознательного усилия. Активная мысль не отсут­ствовала, но я не мог сосчитать своего пульса. Сосредоточивать свое внимание было совершенно невозможно: напряжение или сразу превращалось в движение или вовсе не удавалось. Напротив, пассивная восприимчивость явно возрастала. Краски окружающих предметов стали для меня ярче, их очертания — резче… Образы и воспоми­нания могли быть вызваны только большим тру­дом, но раз вызванные получали необыкновенную яркость и напоминали те фигуры, что мы видим, когда давим на глаз… Сразу и без всякого осно­вания на меня напал безотчетный страх. Я поте­рял всякую способность относиться к эксперименту по-прежнему. Он начинал казаться мне страш­ным. Внезапная мысль о смерти, о вечном без­умии, об отраве явилась мне. У меня выступил такой сильный пот, что я ощущал его через сукно. Голова горела и болела. Руки стали холодны. Сердце билось так сильно, что я его слышал. Дыхание спиралось и становилось почти невоз­можным. Я почувствовал себя очень дурно и был положительно уверен в печальном исходе опы­та… Постепенно все мои мысли, все посторонние чувства исчезали, оставалась одна непрерывная боль, которую я не мог точно локализовать. Я чувствовал, что нахожусь в каком-то темном и бесконечном пространстве, наполненном моими же представлениями или, вернее, моими страданиями. Эти образы быстро скакали один за дру­гим и каждый ударял мне в сердце. По спинному мозгу пробегали огненные струйки, желудок схва­тывали судороги. По временам я приходил в себя и мне казалось, что я возвращался из какого-то страшного странствования по загробной жизни… Но эти моменты продолжались недолго, ночь без­умия опять охватила меня и я опять переносился в темный, бесконечный, холодный и неопределен­ный мир. Обессиленный физической, и особенно психической болью, …я стал, наконец, впадать в сон и забытье».

Разница очевидна. Мы не можем определенно сказать, что вызвало описанный эффект опьяне­ния у экспериментировавшего над собой психо­лога: страх перед ядом, растерянность в непри­вычном для себя состоянии, отсутствие способности получать созерцательные удовольствия в повседневной жизни, скованность и подавление творческих способностей самыми заурядными формами научного мышления и неспособность существовать в условиях, когда это мышление от­казывает, передозировка, болезнь сердца или дру­гие причины, однако можно предположить, что доктор Ланге больше не будет пробовать гашиш.

После того как наркотик прекращает свое дей­ствие, наступает полное опустошение, остановка мыслей, ощущение отсутствия каких-либо пере­живаний или, наоборот, ощущение тоски, безраз­личия, упадка жизненных сил. Это состояние объ­ясняется слишком напряженной и интенсивной работой психической системы, ее качественными изменениями. Каждый наркотик вызывает мно­гоуровневое острое поражение мозга, нарушения сознания, от сужения до полного помрачения. В некоторых случаях наркотик может привести к развитию сумеречного состояния, длительного психоза и даже «завести» шизофрению и различ­ные параноидальные проявления.

Поэтому каждое опьянение — это опасная встряска, своего рода общемозговая катастрофа, накопление которых дает «отказ» системы, при­водит к полному и необратимому нарушению всех ее функций, к стабильному психическому рас­стройству. Слишком дорого приходится платить за украденные минуты рая: «Но завтра! Ужасное завтра! Расслабленные, утомленные органы, из­дерганные нервы, набегающие слезы, невозмож­ность отдаться систематической работе, — все это жестоко доказывает вам, что вы играли в запре­щенную игру. Безобразная природа, лишенная освящения вчерашнего дня, походит на грустные остатки пиршества. В особенности поражена воля, самая драгоценная из всех способностей», пишет все тот же Бодлер. В то время, когда он создавал свою монографию, медицина еще не располагала определенными сведениями о вреде гашиша и про­изводимых им физических разрушениях. Одна­ко, будучи вполне искушенным в исканиях и нуж­дах человеческих душ, поэт предоставляет чита­телю осознать психическую и нравственную опас­ность наркотического блаженства: «Человек, ко­торый с ложкой варенья может получить все бла­га земли и неба, не станет и тысячной доли из них добиваться трудом. Возможно ли представить себе государство, все граждане которого опьяня­лись бы гашишем?.. В самом деле, человеку под страхом духовного разложения и интеллектуаль­ной смерти не дозволено изменять основные ус­ловия своего существования и нарушать равнове­сие между своими способностями и той средою, в которой ему суждено проявлять себя; словом, не­дозволено изменять свое предназначение, подчи­няясь вместо этого фатальным силам другого рода. Уподоблю ли я гашиш чародейству, магии, пыта­ющимся с помощью таинственных средств, лож­ность или действенность которых нельзя доказать:

— достигнуть власти, недоступной человеку или доступной лишь тому, кто признан достойным ее;

— ни одна философски настроенная душа не от­вергнет этого сравнения.

Кто прибегает к яду, чтобы мыслить, вскоре не сможет мыслить без яда. Представляете ли вы себе ужасную судьбу человека, парализованное воображение которого не может более функцио­нировать без помощи гашиша или опиума?»